В маленькой, уютной мастерской, пахнущей свежей стружкой и краской, жил Пиноккио. Он был не просто куклой, а настоящим чудом – деревянным мальчиком, который умел говорить, смеяться и даже немного шалить. Его отец, добрый старый Джеппетто, души в нём не чаял, но Пиноккио, как и любой мальчишка, мечтал о приключениях. Ему казалось, что мир за окном мастерской полон чудес, гораздо более захватывающих, чем те, что он видел в книжках.
Однажды, когда Джеппетто задремал над очередной поделкой, Пиноккио, поддавшись зову неизведанного, тихонько выскользнул из дома. Его маленькие деревянные ножки несли его по пыльной дороге, а сердце колотилось от предвкушения. Вскоре он наткнулся на яркий, шумный цирк, раскинувший свои шатры на окраине города. Музыка, смех, крики зазывал – всё это так манило, что Пиноккио без раздумий решил, что его место именно здесь.
Он быстро нашёл общий язык с артистами, и его необыкновенные способности – танцевать без ниточек, петь без голоса и даже рассказывать забавные истории – сделали его звездой. Зрители аплодировали, дети смеялись, и Пиноккио чувствовал себя самым счастливым на свете. Но дни летели, и радость от новизны постепенно сменялась тоской. Он начал скучать по запаху стружки, по доброму лицу Джеппетто, по тихим вечерам у камина.
Однажды, после очередного триумфального выступления, Пиноккио набрался смелости и решил поговорить с Директором цирка. Директор был высоким, худым мужчиной с пронзительными глазами и всегда притворной улыбкой. Пиноккио подошёл к нему, когда тот подсчитывал выручку, и робко произнёс:
— Господин Директор, я… я хотел бы уйти. Я скучаю по дому, по своему отцу.
Директор медленно поднял голову, и его улыбка стала ещё шире, но в ней не было ни капли тепла. Она была похожа на оскал. Он хитро прищурился, и Пиноккио почувствовал, как по его деревянной спине пробежал холодок.
— Уйти? – протянул Директор, и его голос стал вкрадчивым, как шёпот змеи. – Но, мой дорогой Пиноккио, ты же наша звезда! Без тебя цирк потеряет половину своих доходов. А знаешь ли ты, что произойдёт, если цирк обанкротится?
Пиноккио покачал головой, его деревянное сердце сжалось от тревоги.
— Твой отец, Джеппетто, – продолжал Директор, наклоняясь ближе, – он ведь старенький, не так ли? И, кажется, у него есть долги. Если цирк обанкротится, я позабочусь о том, чтобы все его долги всплыли. И тогда… тогда ему придётся очень плохо. Может быть, даже потерять свой дом. Ты ведь не хочешь этого, правда?
Слова Директора пронзили Пиноккио, как острые иглы. Он представил себе Джеппетто, одинокого и несчастного, и понял, что попал в ловушку. Он не мог подвести своего отца.
— Но… но я не могу оставаться здесь против своей воли! – воскликнул Пиноккио, пытаясь сопротивляться.
Директор лишь усмехнулся и махнул рукой. Из-за занавеса тут же выскочили Лис и Кот – два его верных приспешника, всегда готовые выполнить любое поручение. Лис был хитрым и изворотливым, с вечно прищуренными глазами, а Кот – толстым и ленивым, но с острыми когтями и коварной ухмылкой.
— Свяжите его, – приказал Директор, и его голос звучал как сталь. – И привяжите к столбу. Пусть подумает о своём поведении.
Лис и Кот с радостью бросились выполнять приказ. Они схватили Пиноккио, который пытался вырваться, но их хватка была слишком сильной. Толстые верёвки туго обвили его деревянное тело, и вскоре он оказался привязанным к массивному столбу за кулисами. Его маленькие ручки и ножки были крепко зафиксированы, и он не мог пошевелиться.
— Теперь ты будешь выступать, Пиноккио, – прошипел Директор, подходя ближе. – И будешь выступать так, как никогда раньше. Ведь от этого зависит судьба твоего отца.
Слёзы, которых у деревянного мальчика не могло быть, всё равно жгли его глаза. Он был пленником в золотой клетке, звездой, которая сияла против своей воли. После каждого выступления, когда аплодисменты стихали, Лис и Кот отвязывали его и запирали в его вагончике-гримёрке. Это был небольшой, но уютный уголок, где было всё необходимое: зеркало, манекен для его костюмов, мягкая кровать. Но для Пиноккио это была не гримёрка, а тюремная камера. Он смотрел в зеркало на своё отражение, и ему казалось, что он видит не себя, а чужую, несчастную куклу. Он мечтал о свободе, о возвращении домой, но каждый раз, когда он вспоминал слова Директора о Джеппетто, его решимость таяла. Он должен был оставаться, ради своего отца. Но как долго он сможет выдержать эту жизнь?
В одну из таких ночей, когда цирк погрузился в сон, Пиноккио лежал на своей кровати, глядя в потолок. Внезапно он услышал шорох за дверью. Кто-то приближался к его вагончику. Сердце Пиноккио забилось быстрее. Неужели Директор решил что-то ещё? Или это Лис и Кот пришли поиздеваться над ним? Дверь тихонько скрипнула, и в щель просочился тонкий луч света. Пиноккио затаил дыхание, готовясь к худшему. Но то, что он увидел, заставило его удивиться.

Пиноккио, услышав шорох за дверью, быстро юркнул в свою маленькую кровать. Он прикрыл глаза, стараясь дышать ровно и спокойно, как будто крепко спал. Но его деревянные уши были напряжены до предела, ловя каждый звук из-за тонкой стенки вагончика. Шорох сменился приглушенными голосами, и Пиноккио сразу узнал их – это были Лис и Кот.

«…Директор сказал, что завтра будет большой день», – прошептал Кот, его голос был полон предвкушения. – «Представление, которое принесет нам целое состояние!»

Лис хмыкнул. «Да, но этот деревянный мальчишка становится слишком упрямым. Он всё время ноет о своём папочке. Если бы не его талант, я бы давно скормил его дровосекам!»

Пиноккио сжал кулаки под одеялом. Его сердце, хоть и деревянное, сжималось от обиды и страха. Он не был просто куклой, он чувствовал, он страдал! И он не мог позволить им навредить Джеппетто.

«Не горячись, Лис», – успокаивал Кот. – «Директор знает, что делает. Он сказал, что у него есть план, как заставить Пиноккио забыть о доме раз и навсегда. Что-то про… волшебное представление, которое изменит его навсегда. И тогда он будет принадлежать только нам!»

«Волшебное представление?» – переспросил Лис, в его голосе слышалось любопытство. – «Что это значит?»

«Не знаю точно», – ответил Кот. – «Директор был очень загадочен. Он только сказал, что это будет нечто такое, что Пиноккио никогда не забудет. И что после этого он не захочет возвращаться к своему старому папе. Он будет слишком занят, чтобы думать о чём-то другом, кроме цирка и славы!»

Голоса стали удаляться, и вскоре Пиноккио остался один в тишине своего вагончика. Он открыл глаза. Что это за «волшебное представление»? И почему оно должно изменить его навсегда? Страх смешался с любопытством. Он должен был узнать, что задумал Директор. Он не мог позволить им сделать что-то плохое с ним или, что ещё хуже, с его отцом.

Пиноккио тихонько сполз с кровати. Он подошел к маленькому окошку, задернутому плотной занавеской. Осторожно отодвинув её краешек, он выглянул наружу. Ночь была темной, и только тусклый свет фонарей освещал территорию цирка. Никого не было видно. Лис и Кот исчезли. Но их слова эхом отдавались в его голове. «Изменит его навсегда…»

Он оглядел свою гримёрку. Зеркало отражало его деревянное, но такое живое лицо. Манекен стоял в углу, на нём висел один из его ярких цирковых костюмов. Всё это казалось таким чужим, таким ненастоящим. Он был звездой, но чувствовал себя птицей в золотой клетке. Он скучал по запаху стружки в мастерской Джеппетто, по его добрым рукам, по его песням. Он скучал по дому.

Пиноккио подошел к двери и осторожно приложил ухо. Замок был крепким, но он знал, что Лис и Кот не всегда были внимательны. Иногда они оставляли ключ неподалеку, уверенные, что деревянный мальчик не сможет сбежать. Он проверил под ковриком, за горшком с увядшим цветком, даже под кроватью. Ничего. Но он не сдавался. Он должен был найти способ выбраться и узнать правду.

Внезапно, его взгляд упал на небольшой ящик под манекеном. Он никогда раньше не обращал на него внимания. Пиноккио опустился на колени и потянул ящик на себя. Он был заперт. Но рядом с ним лежал маленький, блестящий предмет. Это был… ключ! Неужели это тот самый ключ от двери?

С трепетом в сердце Пиноккио взял ключ. Он был старым и немного ржавым, но, казалось, подходил к замку. Он вставил его в замочную скважину и осторожно повернул. Щелчок! Дверь открылась. Пиноккио замер. Он был свободен. Но что делать дальше? Куда идти? И как узнать, что замышляет Директор?

Едва Пиноккио успел сделать несколько шагов в ночной тишине циркового закулисья, как из тени выскочили знакомые силуэты. Это были Лис и Кот, их глаза блестели в темноте, а хитрые ухмылки не предвещали ничего хорошего. Они схватили Пиноккио за руки, их хватка была неожиданно сильной, и потащили его обратно, к главному вагончику Директора.
Сердце Пиноккио, если бы оно было настоящим, забилось бы в бешеном ритме. Он пытался вырваться, но его деревянные конечности были слишком слабы против их цепких лап. Лис и Кот, наслаждаясь его беспомощностью, привели его прямо к Директору, который уже ждал их, стоя у входа в свой роскошный, но зловещий вагончик. Лицо Директора было искажено гневом, но в его глазах горел холодный, расчетливый огонек.
«Ах, Пиноккио, Пиноккио», — прошипел Директор, его голос был низким и угрожающим, — «Ты думал, что сможешь так просто сбежать? Ты забыл, кто здесь хозяин? Ты забыл о своём отце, которого ты так “любишь”?»
Пиноккио попытался что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Он чувствовал себя пойманной птицей, запертой в клетке, из которой нет выхода. Директор сделал шаг вперед, и в его руке появился небольшой флакон, наполненный мутной, мерцающей жидкостью. От флакона исходил странный, приторный запах, который тут же вызвал у Пиноккио головокружение.
«Это, мой дорогой мальчик», — продолжил Директор, покручивая флакон, — «особое средство. Оно поможет тебе забыть все ненужные мысли. Забыть о доме, о своём отце, о свободе. Ты станешь идеальным артистом, полностью преданным мне и этому цирку. Ты будешь счастлив, Пиноккио. По-своему счастлив.»
Пиноккио попытался отвернуться, но Лис и Кот крепко держали его. Директор резко схватил его за подбородок, заставив открыть рот. Холодное стекло флакона коснулось его губ, и в следующий момент горькая, обжигающая жидкость полилась ему в горло. Пиноккио закашлялся, пытаясь выплюнуть дурман, но было уже поздно. Жидкость быстро впиталась, и странное оцепенение начало распространяться по его деревянному телу.
Мир вокруг Пиноккио поплыл. Цвета стали тусклыми, звуки приглушенными. Образы Джеппетто, его уютной мастерской, теплого очага — все это начало таять, как дымка на ветру. Он чувствовал, как что-то важное, что-то очень дорогое, ускользает из его памяти, оставляя после себя лишь пустоту. Последнее, что он помнил, был злорадный смех Директора и ощущение, что он теряет себя.
Когда Пиноккио очнулся, он лежал в своей гримёрке. Голова немного кружилась, но в остальном он чувствовал себя... странно спокойно. Он посмотрел на манекен, на зеркало, на свои костюмы. Все казалось знакомым, но в то же время чужим. Он не помнил, как оказался здесь, не помнил, что делал до этого. В его голове не было ни единой мысли о побеге, ни единого воспоминания о Джеппетто. Только смутное ощущение, что он всегда был здесь, в этом цирке, и всегда был артистом. Он был Пиноккио, звездой цирка, и это было его единственное предназначение. Но что-то внутри, глубоко-глубоко, все же шептало о какой-то потере, о чем-то важном, что он забыл. Этот шепот был едва слышен, но он был там, как далекий отголосок чего-то давно ушедшего.
Пиноккио встал, поправил свой яркий костюм и подошел к зеркалу. Он улыбнулся своему отражению – улыбкой, которая казалась ему совершенно естественной, но в которой не было ни капли прежней озорной искры. Он был готов к новому выступлению. Но что это за странное чувство пустоты в груди? И почему ему кажется, что он что-то забыл?

Дни летели, словно яркие конфетти на цирковой арене. Пиноккио, теперь уже без тени сомнения, полностью погрузился в свою новую жизнь. Он был звездой, любимцем публики, выполняющим головокружительные трюки на спине грациозного коня, который мчался по кругу под куполом шатра. Его деревянные суставы двигались с удивительной лёгкостью, а улыбка, хоть и немного механическая, казалась искренней. Он забыл о тоске, о доме, о том, что когда-то был кем-то другим. Для него существовал только цирк, аплодисменты и восторженные крики зрителей.

Однажды вечером, после очередного триумфального выступления, когда Пиноккио возвращался в свой вагончик-гримёрку, его путь преградила тень. Из полумрака коридора вышел старик с морщинистым, но удивительно добрым лицом. Его глаза, полные слёз, смотрели на Пиноккио с такой нежностью и болью, что даже деревянное сердце мальчика на мгновение дрогнуло. Это был Джеппетто.

Старик бросился к Пиноккио, крепко обняв его. От него пахло стружкой, старым деревом и чем-то очень родным, что смутно отзывалось в глубине души мальчика. «Мой мальчик! Мой Пиноккио! Я нашёл тебя!» — прошептал Джеппетто, прижимая сына к себе.

Пиноккио, однако, не ответил на объятия. Он стоял неподвижно, пытаясь понять, кто этот незнакомец. «Вы кто?» — спросил он, его голос был чистым и безэмоциональным, как у куклы. «Я вас не знаю. Я артист цирка, Пиноккио».

Слова мальчика пронзили Джеппетто, как острый нож. В этот момент из тени выскочили Лис и Кот. С хитрыми ухмылками они схватили старика, оттаскивая его от Пиноккио. «Эй, старик! Руки прочь от нашего артиста!» — прорычал Лис, а Кот злобно зашипел.

Появился Директор. Его лицо было искажено гневом, но в глазах плясали искорки злорадства. «Что здесь происходит?!» — воскликнул он, делая вид, что возмущён. «Ах, это вы, старый сумасшедший! Сколько раз я говорил вам, что этот мальчик – мой сын! Он мой Пиноккио, звезда моего цирка! А вы – просто бродяга, который пытается украсть моего артиста!»

Джеппетто пытался вырваться, крича: «Он мой сын! Я его создал! Он мой Пиноккио!»

Но Директор лишь усмехнулся. «Запереть его! И проследите, чтобы он больше не мешал моему сыну!» — приказал он Лису и Коту. Те с готовностью потащили сопротивляющегося Джеппетто прочь, вглубь тёмных коридоров.

Пиноккио, хоть и не помнил старика, почувствовал странное беспокойство. Что-то в его словах, в его отчаянном взгляде, затронуло струны его деревянной души. «Директор, может быть, он просто ошибся? Он выглядел таким несчастным…» — начал Пиноккио, пытаясь смягчить гнев своего хозяина.

Директор положил руку на плечо Пиноккио. Его голос стал мягким, почти ласковым, но в нём всё ещё слышалась стальная нотка. «Не волнуйся, мой дорогой Пиноккио. Этот старик просто немного не в себе. Он часто воображает, что все дети – его. Но ты – мой. Ты – моя гордость, моя звезда. Иди, отдохни. Завтра у нас будет ещё одно чудесное представление. Забудь об этом инциденте. Спи спокойно, мой мальчик».

Пиноккио кивнул, всё ещё чувствуя необъяснимую тревогу. Он пошёл в свой вагончик, лёг на кровать, но сон не шёл. Образ старика, его слёзы, его отчаянные слова – всё это крутилось в голове, как неразгаданная загадка. Что-то было не так, что-то важное ускользало от него. И хотя он не помнил, кто такой Джеппетто, его сердце, хоть и деревянное, чувствовало, что потеряло что-то очень ценное.

Ночь опустилась на цирк, укутав его шатры и вагончики в бархатную темноту. Пиноккио лежал на своей кровати, но сон не шёл. Образ старого человека, его отчаянные глаза и слова «Мой сын!» эхом отдавались в его деревянной голове. Что-то внутри, глубоко-глубоко, тревожно шевелилось, словно забытая мелодия, пытающаяся пробиться сквозь толщу забвения. Он не мог просто так отмахнуться от этого.
Тихонько поднявшись, Пиноккио осторожно выглянул в коридор. Никого. Лис и Кот, должно быть, крепко спали после своих ночных дежурств, или, возможно, были заняты каким-то новым коварным планом. Мальчик, стараясь не издавать ни звука, проскользнул из своей гримёрки. Воздух в коридорах цирка был тяжёлым, пахнущим опилками, старым холстом и чем-то ещё, неуловимо знакомым, но забытым.
Он знал, что Джеппетто заперли где-то в подземельях цирка, в тех тайных комнатах, куда обычно не пускали никого, кроме Директора и его приспешников. Пиноккио никогда там не бывал, но слышал об этих местах от других артистов, которые шептались о них с опаской. Сердце его, если бы оно было настоящим, колотилось бы от страха и предвкушения. Он чувствовал, что должен найти этого старика, должен понять, почему его слова так сильно затронули что-то внутри него.
Продвигаясь по лабиринту тёмных коридоров, Пиноккио натыкался на старые декорации, сломанные реквизиты и пыльные клетки. Каждый шорох, каждый скрип заставлял его вздрагивать. Наконец, он услышал тихий стон, доносящийся из-за одной из дверей. Это был слабый, но узнаваемый звук. Он осторожно приоткрыл дверь и заглянул внутрь.
В тусклом свете одинокой лампы, висящей под потолком, он увидел Джеппетто. Старик сидел на соломенном тюфяке, прислонившись к стене, его лицо было измождённым, а глаза полны печали. Рядом с ним лежала небольшая, потрёпанная деревянная фигурка, очень похожая на самого Пиноккио, но меньшего размера. Это была та самая кукла, которую Джеппетто вырезал много лет назад, его первая попытка создать сына.
Пиноккио вошёл в комнату. Джеппетто поднял голову и его глаза расширились от удивления и надежды.
— Пиноккио? — прошептал старик, его голос дрожал. — Ты пришёл?
Мальчик подошёл ближе. Он смотрел на Джеппетто, пытаясь найти в его лице хоть что-то, что могло бы пробудить его память. Но пустота в голове оставалась.
— Я... я не знаю, кто вы, — честно признался Пиноккио. — Но вы назвали меня своим сыном. И я чувствую, что должен был прийти.
Джеппетто тяжело вздохнул, но в его глазах всё ещё теплилась надежда. Он протянул руку и взял деревянную фигурку.
— Это ты, Пиноккио, — сказал он, его голос стал мягче. — Мой первый Пиноккио. Я вырезал тебя из волшебного полена, и ты ожил. Ты был моим сыном, моим единственным сыном. Мы жили в маленьком домике, и я учил тебя всему, что знал. Мы смеялись, мы плакали...
Слова Джеппетто, словно капли дождя, падали на сухую землю забытых воспоминаний Пиноккио. Он слушал, и в его голове начали мелькать смутные образы: уютный домик, запах стружки, тепло отцовских рук, смех, который был таким родным. Он видел себя маленькой деревянной куклой, бегущей по зелёному лугу, а рядом — высокий, добрый старик.
— Я... я помню... — прошептал Пиноккио, его глаза расширились. — Мастер Джеппетто... мой папа...
В этот момент дверь распахнулась, и на пороге появились Лис и Кот, их глаза злобно сверкали в темноте. За ними стоял Директор, его лицо было искажено яростью.
— Что здесь происходит?! — прогремел он. — Как ты посмел, деревяшка, ослушаться меня?! И ты, старый дурак, как ты выбрался из своей клетки?
Лис и Кот бросились к Пиноккио и Джеппетто, готовые схватить их. Но что-то изменилось в Пиноккио. Воспоминания, хоть и смутные, вернулись, и вместе с ними — гнев и решимость. Он больше не был просто марионеткой. Он был сыном, который вспомнил своего отца.

Пиноккио, полный решимости, попытался сбежать вместе с Джеппетто, но старик, ослабленный заточением и возрастом, не смог угнаться за юрким мальчиком. Лис и Кот без труда схватили Джеппетто, и Директор, появившийся из тени, злорадно улыбнулся.
— Ну что, Пиноккио, — прошипел он, его голос был словно скрежет старых шестерёнок, — теперь ты понимаешь, что твои попытки бесполезны? Твой отец слишком слаб, чтобы выжить без моей «заботы».
Сердце Пиноккио, хоть и деревянное, сжалось от боли. Он посмотрел на Джеппетто, который, несмотря на свою слабость, пытался вырваться из хватки Кота.
— Что ты хочешь? — спросил Пиноккио, его голос дрожал.
— Всего лишь твоего послушания, — ответил Директор, его глаза блеснули холодным огнём. — Ты будешь выступать, как и прежде. Иначе… твой отец проведёт остаток своих дней в самой тёмной и сырой клетке, которую только можно найти.
Пиноккио понял, что у него нет выбора. Он не мог допустить, чтобы его отец страдал из-за его непокорности.
— Я согласен, — прошептал он, опустив голову.
Лис, ухмыляясь, подошёл к мальчику. Его лапы ловко обмотали верёвку вокруг запястий Пиноккио, связывая их спереди. Затем он повёл мальчика обратно в его гримёрку, где уже там привязал его к стулу.
— Не пытайся больше сбежать, — промурлыкал Кот, поглаживая Пиноккио по голове, — иначе будет хуже.
Дни потянулись один за другим, наполненные выступлениями и тоской. Пиноккио чувствовал себя марионеткой, чьи нити крепко держал Директор. Он выступал, улыбался публике, делал невероятные трюки на коне, но внутри его деревянной груди царила пустота. Воспоминания о Джеппетто, которые он так отчаянно пытался вернуть, теперь были затуманены страхом и безысходностью.
Однажды вечером, перед очередным выступлением, когда Пиноккио сидел, привязанный к стулу в своей гримёрке, дверь распахнулась. На пороге стоял Директор, держа в руках новый, блестящий костюм.
— Время для нового образа, Пиноккио, — сказал он, его голос был необычно мягок, что только усилило тревогу мальчика. — Сегодня ты будешь сиять ярче всех.
Директор развязал верёвки на запястьях Пиноккио, но его взгляд был полон предупреждения.
— Переодевайся, — приказал он, указывая на костюм. — И помни, кто здесь хозяин.

В тот вечер, когда Директор принёс новый костюм, Пиноккио почувствовал, как в нём что-то изменилось. Он больше не был просто марионеткой, забывшей своё прошлое. Воспоминания о Джеппетто, о тепле его рук, о запахе стружки и клея, о доме, который он так беспечно покинул, теперь горели в его деревянном сердце ярким пламенем. Он натянул новый, блестящий костюм, но внутри себя уже вынашивал дерзкий план.
Выйдя на арену, Пиноккио поклонился публике, которая встретила его восторженными аплодисментами. Он видел лица детей, их сияющие глаза, и понимал, что не может больше лгать им, не может быть частью этого обмана. Директор, стоявший у входа в манеж, довольно улыбался, предвкушая очередной триумф своего «звёздного» артиста. Лис и Кот, как всегда, маячили где-то поблизости, готовые пресечь любую попытку неповиновения.

— Дорогие зрители! — звонко объявил Пиноккио, его голос разнёсся по всему шатру. — Сегодня я представлю вам не просто трюк, а нечто гораздо более важное. Мой следующий номер — это песня! Песня, которую я сочинил сам, и которая расскажет вам… правду!

По залу прокатился ропот удивления. Директор нахмурился, но не успел ничего сказать. Пиноккио уже взял в руки маленькую гитару, которую обычно использовал для комических номеров, и начал играть. Мелодия была простая, но пронзительная, а слова… слова были как острые стрелы, летящие прямо в сердце обмана.

«Я — Пиноккио, мальчик из дерева,
Сбежал из дома, искал я чудес.
Но цирк оказался лишь клеткой из скверны,
Где ложь и обман, и Директор-злодей.

Мой папа, Джеппетто, старик одинокий,
Меня он создал, любил всей душой.
Но память мою отравил он жестоко,
Чтоб я позабыл про свой дом и покой.

Он держит в плену моего дорогого,
Грозится разорить, лишить всех надежд.
И Лис, и Кот служат злодею такому,
И прячут за маской коварство и ложь.

Но правда, как солнце, пробьётся сквозь тучи,
И цепи падут, и свобода придёт.
Помогите мне, люди, разорвать эти путы,
Пусть каждый узнает, что здесь происходит!»

С каждым куплетом голос Пиноккио становился всё громче и увереннее. Зрители сначала слушали с недоумением, потом с шоком, а затем с возмущением. Шепот перерос в гул, а гул — в негодующие крики. Директор, Лис и Кот стояли как громом поражённые, их лица исказились от ярости и страха. Их тщательно выстроенный мир обмана рушился на глазах.
Когда Пиноккио закончил петь, в зале воцарилась оглушительная тишина, а затем разразился настоящий шторм. Люди вскакивали со своих мест, требуя объяснений, требуя освободить старика. Директор попытался что-то крикнуть, но его голос утонул в общем шуме. Он понял, что его власть над Пиноккио и над цирком закончилась. Теперь ему предстояло ответить за свои злодеяния.

В тот вечер, когда Директор, с хитрой улыбкой, развязал Пиноккио и протянул ему новый, блестящий костюм, в голове деревянного мальчика созрел дерзкий план. Он понял, что просто сбежать не получится, ведь Джеппетто всё ещё был в плену. Нужен был другой путь, путь, который разбудит совесть и справедливость в сердцах людей.
Выйдя на арену, Пиноккио почувствовал на себе сотни взглядов. Яркие прожекторы слепили глаза, но он не дрогнул. Сегодняшнее выступление должно было стать самым важным в его жизни. После нескольких акробатических трюков, которые он выполнял с привычной грацией, Пиноккио вдруг остановился в центре арены. Музыка стихла, и в цирке повисла напряжённая тишина.
«Дамы и господа! – звонко объявил Пиноккио, его голос разнёсся под куполом шатра. – Следующим номером нашей программы будет… песня! Песня, которую я сочинил специально для вас, песня о правде!»
Директор, стоявший за кулисами, нахмурился. Песня? Этого не было в сценарии. Лис и Кот переглянулись, почувствовав неладное. Но Пиноккио уже начал петь. Его голос, поначалу немного дрожащий, становился всё увереннее и сильнее, наполняя каждый уголок цирка.

«Я – Пиноккио, мальчик из дерева,
С сердцем, что бьётся, хоть и не из плоти.
Я жил с отцом, что любил меня преданно,
Но злой Директор забрал меня в сети.

Он память мою дурманом отравил,
Чтоб я забыл, кто я и откуда.
Он Джеппетто, отца моего, заточил,
И сделал из жизни моей причуду.

Он лгал вам всем, что я его сын,
Что я счастлив здесь, под этим шатром.
Но я лишь пленник, один-один,
И сердце моё тоскует по дому!»

С каждым словом песни, лица зрителей менялись. Сначала было недоумение, потом шок, а затем – гнев. Шепот пробежал по рядам, превращаясь в гул возмущения. Директор, Лис и Кот, стоявшие за кулисами, побледнели. Их тщательно выстроенный обман рушился на глазах. Директор попытался подать знак музыкантам, чтобы они заглушили Пиноккио, но те, поражённые услышанным, не двигались. Песня Пиноккио была не просто мелодией – это был крик души, который пронзил сердца всех присутствующих. Он рассказал о дурмане, о пленении Джеппетто, о своих страданиях, о том, как его заставляли выступать против воли. Цирк, обычно наполненный смехом и аплодисментами, теперь был полон негодования и возмущения. Обман был раскрыт, и теперь Директору, Лису и Коту предстояло столкнуться с последствиями.

Песня Пиноккио, полная боли и правды, разорвала тишину циркового шатра, как гром среди ясного неба. Каждое слово, каждая нота проникала в сердца зрителей, заставляя их содрогаться от возмущения. Они, привыкшие к ярким представлениям и весёлым клоунам, вдруг увидели за кулисами цирка нечто гораздо более тёмное и жестокое.
Когда Пиноккио закончил свою песню, в шатре повисла оглушительная тишина, а затем раздался ропот, который быстро перерос в гневный гул. Люди начали вставать со своих мест, их лица были искажены возмущением. Некоторые указывали пальцами на Директора, который, бледный как полотно, пытался скрыться за кулисами. Лис и Кот, обычно такие самоуверенные, теперь жались к нему, как нашкодившие щенки.
В этот момент, словно по волшебству, в цирк ворвалась полиция. Видимо, кто-то из зрителей, не дожидаясь окончания песни, уже успел сообщить о происходящем. Полицейские быстро оцепили сцену, и, несмотря на отчаянные попытки Директора сопротивляться, его, Лиса и Кота арестовали. Зрители аплодировали, кричали слова поддержки Пиноккио, который стоял на сцене, дрожа от пережитых эмоций, но с чувством огромного облегчения.
Среди всеобщего ликования Пиноккио увидел знакомое лицо. Это был Джеппетто, которого освободили из заточения. Старик, с трудом пробираясь сквозь толпу, бросился к сыну. Их объятия были полны невысказанных слов, боли разлуки и безграничной любви. Пиноккио чувствовал тепло отцовских рук, и это тепло прогоняло последние остатки дурмана из его сердца. Он вспомнил всё: их маленький домик, запах стружки, добрые глаза Джеппетто, его заботу и любовь.

— Папа! — прошептал Пиноккио, и это слово, произнесённое им, было самым настоящим и искренним, что он когда-либо говорил.

Джеппетто гладил его по голове, его слёзы капали на деревянные плечи сына.

— Мой мальчик, мой Пиноккио! Я знал, я верил, что ты вспомнишь!

Цирк, который когда-то был для Пиноккио золотой клеткой, теперь стал местом его освобождения. Зрители, свидетели этой трогательной сцены, утирали слёзы и радовались вместе с ними. Справедливость восторжествовала, и Пиноккио, наконец, был свободен. Он больше не был марионеткой в чужих руках, а настоящим мальчиком, чьё сердце было наполнено любовью к отцу и жаждой приключений. Но теперь эти приключения он будет искать вместе с Джеппетто, зная, что дом – это не стены, а те, кто тебя любит.